| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
|
 | |  |
| Главная » 2010 » Июль » 13 » Босиком по лужам: Ты проиграл (В тени твоих ресниц)
23:30 Босиком по лужам: Ты проиграл (В тени твоих ресниц) |
О том, что мы едем в правильном направлении, нам с разницей в несколько секунд сообщили мобильные телефоны, начавшие противно пищать и вибрировать в карманах джинсов от посыпавшихся смсок.
Я хохотала, наблюдая за ним, иногда осипшим после всех истерик голосом негромко подпевала, если песня была знакомой. На душе удивительно хорошо. Билл, после исполнения своего репертуара, перешел на песенки из диснеевских мультиков, при этом забавнейшим образом раскачиваясь из стороны в сторону, крутя задом и размахивая руками аки березка на ветру. Было так приятно видеть его счастливым и довольным. А он… Он светился. Как тогда, в Москве. Я очень боялась, что больше никогда не увижу того мальчика, который скакал под дождем, брызгался и веселился. Боялась, что не увижу счастья в глазах, которое переполняло его в ту ночь. Мне вообще казалось, что все это приснилось и так не бывает. Но вот он стоял рядом со мной и громко пел, такой хороший и такой родной.
О том, что мы едем в правильном направлении, нам с разницей в несколько секунд сообщили мобильные телефоны, начавшие противно пищать и вибрировать в карманах джинсов от посыпавшихся смсок. Я обнаружила, что связь с цивилизацией пропала только в деревне майри, когда решила поинтересоваться у Билла, все ли у них хорошо на охоте. Трубка грустно поведала, что сети нет вообще, и шла бы ты на фиг, дорогая хозяйка. Парень плюхнулся на сиденье, смеясь и радостно прижимая трубку к щеке.
— Мари, смотри! Смотри! По нам уже соскучились! Это от Тома! Смотри! Том нас потерял! — Билл перебирал смс и довольно улыбался. Внезапно стал испуганным: — Черт, мама меня тоже потеряла…
— Главное, чтобы Йост тебя сейчас не нашел. А мама… Мама страшная только сначала.
— Том! — засиял Билл пуще прежнего. — Привет, брат! Рад тебя слышать!
— Билл, твою мать! Что ты за кусок дерьма! Урод! Идиот! Недоделок! — зло орал Том по громкой связи, которую по простоте душевной включил Билл. Я улыбнулась высоким отношениям близнецов. — Мы тут уже не знаем, что делать! Как ты мог! Ты дегенерат в десятом поколении!
Я посмотрела на часы. Сиднейское время — полвосьмого. Какая рань… Разница Сиднея и Москвы — семь часов. Москвы и Германии — два часа. Итого минус девять часов. О, да пока у нас тут была зажигательная ночь, у них там день в самом разгаре… И они уже сутки ничего о нас не знают… Н-да, претензии Тома обоснованы.
— Прости меня, Том, мы не в Сиднее. У нас совершенно не было связи. Вот только-только въехали в зону покрытия.
— У тебя там как? Все в порядке? — серьезно спросил Том.
— Да, я абсолютно счастлив! — закричал Билл. — Я люблю тебя, Том! И я хочу, чтобы ты об этом знал! Ты знаешь, жизнь она такая… Сегодня ты есть, завтра тебя нет, и самое ужасное не сказать близкому человеку, что ты его любишь! Я тебя люблю! И маму люблю! И отца люблю! И Георга люблю! И Густава люблю! И даже всех наших продюсеров люблю, хоть они и бывают иногда говнюками! Я так вас всех люблю! Ты себе даже не представляешь, как я боялся, что не смогу тебе этого сказать! Я еще маме это скажу лично! Я всем позвоню и всем это скажу лично!
— Билл, ты там голову что ли разбил? — с подозрением.
— Нет, у меня все хорошо. Ты даже не представляешь, насколько у меня все хорошо.
— А Мария где?
— Я тут, Том! Машину веду, — отозвалась я. — Привет! Прости, что так долго были вне сети. Это вышло случайно. Здесь не везде есть цивилизация.
— Билл там хорошо себя чувствует?
— Подозреваю, что это лучшее утро в его жизни.
— Вам бы все непотребством заниматься. Эх вы, — миролюбиво протянул Том, противненько хихикая. — Вот у меня вчера ночка была — кошмар и ужас. Прикинь, Билл, мы с Георгом в клубе затусили, перебрали и подрались с какими-то идиотами. Нас в полицию забрали. Два часа в камере — это тебе не сиськи мять!
— С тобой все в порядке? — перепугано подскочил Билл.
— Да, в полном. Штраф только надо будет заплатить. Но это уже мелочи. Мама сильно волновалась. Мы звонили сначала тебе и Марии, но вы были не доступны. Потом в гостинице сказали, что вы куда-то уехали рано утром. Ох, а вы куда уехали-то?
— Мы… — промычал Билл, вопросительно уставившись на меня.
— Мы, Том, на экскурсию ездили в центр аборигенов в горах, поэтому и связи не было. Сейчас вот возвращаемся. Билл тебе потом фотографии покажет. Он очень смешной получился.
— Ладно, брат, пойду маму успокою, что ты нашелся. Но объясняться с ней сам будешь. И не пропадай.
— Ты меня встретишь в аэропорту?
— Конечно. Мы же договаривались. Мария, привет тебе от всех нас. А Георг тебя еще и нежно целует.
— Только Георг? А ты? А Густав? — притворно обиделась я.
— Ну, за меня пусть тебя Билл поцелует. И не только поцелует, — он засмеялся. — Ты же не подведешь меня, а, братишка? Не подведешь? Пару раз от меня…
— Пошел к черту! — взвился Билл и отключил телефон. Надулся.
— А мы с тобой приехали, — указала я на появившиеся из-за поворота домики.
— Наконец-то. Что так долго? Я хочу домой, есть и спать, — проворчал он. — И, кстати, а как мы доберемся до Сиднея?
— Так же, как добрались сюда — по воздуху.
— У тебя есть план?
— Нет, план есть у тебя. Все мои планы для нас плохо заканчивались, — ехидно процитировала я его.
— Мой план мы уже осуществили — мы выбрались оттуда. Теперь твоя очередь думать.
— То есть мы будем думать по очереди? — загоготала я. — Вот она, эмансипация по-немецки…
Наш самолетик блестел молочными боками. Дверь открыта, кто-то ковыряется в салоне. Значит, мы действительно должны были сегодня утром улететь. Это отлично!
— Не думаю, что пилот улетит без Родриго, а у меня нет никакого желания ждать его здесь, — скептически смотрел на самолет Билл.
— Улетит, куда он денется? — я шарила рукой под сиденьем. Черт, неужели ошиблась… О! Нет! Скорее всего надо посмотреть со стороны Билла!
— Нужен какой-то веский аргумент. Что мы ему скажем?
— Ничего не скажем, — улыбнулась я, нащупывая «веский аргумент». — «На дураков не нужен нож, ему покажешь медный грош и делай с ним, что хошь».
— Что такое «медный грош», — нахмурился Билл.
— Это, Билл, деньги такие. В древности ими расплачивались на Руси, — пояснила я. — И вообще. Вот брат у тебя не в пример умнее. Видимо, тебе при рождении достался голос, а Тому все остальное.
Он удивленно повернулся на мой «наезд».
— То есть ты находишь нормальным, что я буду скакать перед людьми в одном лифчике и джинсах? Том сразу же футболку с себя снял и мне отдал, вот ни секунды не думая, когда увидел, как твои фанатки разорвали мне кофточку.
Билл покраснел, пролепетал, что не подумал как-то, и принялся снимать с себя футболку.
— Эй, ты чего делаешь? — изобразила я на лице удивление. — Посмотри у Родриго в рюкзаке куртку имени себя, он на заднем сиденье валяется. Еще не хватало мне с тобой голым ходить, народ пугать. У тебя уже не телосложение, а теловычитание после всех этих приключений — ребра торчат как у голодающего из Африки.
Пилот нашелся в здании, смотрящим телевизор. Я скромно попросила его выйти на свежий воздух и проследовать к самолету, так как мы приехали и готовы лететь домой. Тот скуксился и недовольно побрел за мной. Свой «аргумент» я дала подержать Биллу, строго настрого запретив на что-либо нажимать, и порекомендовав до поры до времени убрать его с глаз долой. И, как я и ожидала, не увидев Родриго, пилот тупо встал и сказал, что никуда не полетит.
— Мистер Адамс, мистер Гарсия-Пуговкин задержится на один день у майри, я же вам сказала. В чем проблема? Вы заберете его отсюда завтра. Оплата по двойному тарифу.
— Мистер Гарсия мне ничего не говорил по поводу того, что он задержится, — упорствовал пилот.
— У него изменились планы, — жестко гнула я свою линию.
— Я общался с ним рано утром, и мистер Гарсия говорил, что мы вылетаем в полдень, а сейчас только без четверти восемь. Я никуда не полечу. Он мне заплатил, он и указания раздает.
— Вам заплатили сполна? С вами рассчитались?
— Да. И мне заплатил мистер Гарсия, а не вы. Без него я никуда не полечу. Вы хотите, чтобы меня уволили с работы?
— Скажите, а вы хотите, чтобы вас посадили в тюрьму?
— Нет. Но я не хочу остаться без работы. Компания, представителем которой является мистер Гарсия, заплатила мне деньги. Я буду слушаться только его указаний.
— Боюсь, вы не слишком хорошо расслышали, о чем я вас спросила. Повторяю еще раз — вы хотите сесть в тюрьму до конца своих дней?
— За какие такие грехи?
— Ой, все удивительно просто. Вы участвовали в похищении людей, которых в последствии пытались убить.
Мистер Адамс засмеялся.
— Я бы не стала так легкомысленно относиться к моим словам, — спокойно и безапелляционно заявила я.
— Вы бредите, деточка. Насколько я видел, силком вас никто не тянул на борт моего самолета.
— О, да, конечно, — я показала ему свои содранные запястья. — Нас силой никто не тянул, нет. Только меня пытались изнасиловать. А потом нас пытались убить.
— Ну, так только же пытались, не убили же и не изнасиловали.
— Вы находите это хорошим аргументом для присяжных? Уверены? Вы соучастник преступления. И поверьте, наши адвокаты сделают все возможное, чтобы вас засадили на максимальный срок. Но есть еще один вариант. Вы возвращаете нас в Сидней, и мы о вашем существовании никогда больше не вспоминаем.
— Ага, точно. Только тогда я становлюсь еще одним соучастником, да? Где мистер Гарсия? Откуда я знаю, что вы с ним сделали. Может, вы его убили.
— Вы может это проверить, съездив в деревню к аборигенам, когда вернетесь обратно. А сейчас мы летим в Сидней.
— Вы ошибаетесь.
— Билл, иди в самолет с вещами. Мы сейчас… — вздохнула я, забирая у парня оружие Родриго. Передернула затвор. — Видит бог, я не хотела этого. Мистер Адамс, я все-таки настаиваю, чтобы мы вылетели сейчас, а не ждали мистера Гарсия-Пуговкина.
Мистер Адамс ухмыльнулся.
— Деточка, ты хоть знаешь, как пользоваться этой штукой.
— А вы точно хотите узнать, знаю ли я или нет, как ею пользоваться? — улыбнулась в ответ, направляя ствол ему в грудь. Билл глупо вытаращился на меня. — Уверены?
— Осторожно, малыш, из той маленькой страшной дырочки может вылететь пуля, а приклад больно ударит, — он сделал шаг ко мне, явно намереваясь отобрать карабин. Угу, сейчас. Я резко направила ствол вниз и, не раздумывая, выстрелила. Земля взорвалась около носка его длинноносого казака. Пилот замер и побледнел. «Маленькая страшная дырочка» опять направлена точно в грудь.
— Вы хотите угнать мой самолет? — проблеял он. Я нахмурилась. Сегодня день идиотов что ли?
— Мистер Адамс, еще раз, для тех, кто не понял в предыдущие разы. Вы в курсе, что участвовали в похищении людей? Вы в курсе, что меня вчера пытались изнасиловать? Вы в курсе, что нас с мистером Каулитцем утром хотели убить, и только чудо помогло нам сбежать? Вы в курсе, сколько лет дают за организацию, похищение, изнасилование и попытку убийства? А вот если я вас сейчас пристрелю, то любой более менее грамотный адвокат меня оправдает, так как ваше убийство будет совершено мною, хотите, в целях самообороны (ее превышение), хотите в состоянии аффекта. Но мы с мистером Каулитцем обещаем, что если вы немедленно вернете нас в Сидней, то никаких обвинений к вам с нашей стороны выдвинуто не будет.
— Вы блефует.
— Не будьте смешны, в конце концов! Вы уже считали, что я блефую, направляя на вас оружие. О’Кей, не хотите по-хорошему, будет все строго по закону. Билл, звони в полицию. Будем делать заявление, мистер Адамс горит желанием всю оставшуюся жизнь провести за решеткой. Что ж, я уважаю его выбор.
Билл, слава всем богам, тупить не стал, а тут же схватился за телефон и что-то набрал.
— Стойте! — воскликнул пилот. — Это правда?
— Что именно?
— Что вас похитили?
— Да, — в один голос ответили мы.
— У мистера Каулитца богатые родители, — серьезно глядя в глаза мужику, сообщила я хриплым голосом. — Мистер Гарсия решил поправить таким образом свой семейный бюджет и организовал эту псевдо «экскурсию» в племя людоедов. Посмотрите на наш внешний вид, — Билл в этом месте тоже похвастался и содранными локтями, и красными следами на руках от веревок, — и вы поймете, врем мы или нет. Разве мы так вчера выглядели? Поэтому или вы возвращаете нас в Сидней, и мы о вас никогда не слышали, либо мы сообщаем в полицию о произошедшем, и вы отправляетесь в тюрьму, как соучастник похищения.
Мистер Адамс выругался, сплюнул и… принял правильно решение.
Через пятнадцать минут наш самолет взмыл в небо.
— Где ты научилась стрелять? — хмуро спросил Билл.
— Родриго научил два года назад. В Танзании был небольшой переворот, два племени друг на друга войной пошли, а мы там репортаж делали о национальном парке-заповеднике и оказались меж двух огней. Мало того, что не понятно за кого, так еще и белые. Особенно им Родриго не понравился. После того, как один добрый юноша решил его убить, Родриго, защищаясь, перекинул мне револьвер… В общем, вид я имела глупый и бледный. Револьвер у меня отняли, по шее накостыляли, а Родриго спасла доблестная полиция, подоспевшая удивительно вовремя. После этого меня месяц учили стрелять его друзья-омоновцы из разного оружия и из разных положений. В принципе мне это даже два-три раза пригодилось в итоге.
— И много ты убила? — он пристально уставился на меня.
— В смысле? Никого. Обычно хватало предупредительных выстрелов. Громкие звуки они, знаешь ли, быстро приводят в чувства, особенно, когда по ногам стреляешь. Чтобы убить человека, Билл, надо обладать чем-то, чего у меня нет. Я лягушку как-то раздавила — переживала неделю, а убить человека — не ко мне вообще. Напугать могу, отстоять оружие могу, а убить нет.
— Интересная ты. Я даже не ожидал… — хмыкнул Билл и отвернулся к иллюминатору.готовились Больше он не проронил ни слова до самой гостиницы.
***
Я вышла из ванной и обнаружила Билла, спящего поперек кровати в одежде и кроссовках в той позе, в какой его собственно и оставила десять минут назад. Аккуратно стянула обувь, осторожно перевернула на спину, чтобы снять замызганные джинсы и футболку. Он сонно улыбнулся и прикрыл глаза ладонью от упавшего на лицо солнечного света из окна. Начала медленно высвобождать руки из рукавов, боясь потревожить. Парень устал, перенервничал, и мне не хотелось его будить, но и оставлять в одежде – значит не позволить телу как следует отдохнуть.
Руки-то я вытащила, а вот как футболку снять с головы?
— Би, — чуть дотронулась до его груди. — Би… приподнимись…
Он распахнул глаза и резко сел, не понимая, что происходит.
— Тссс, — приобняла его за плечи. — Это я. Помоги мне тебя раздеть.
Билл сморщился и сонно промычал, скидывая футболку на пол:
— Я в ванну.
— Потом помоешься. Раздевайся и ложись. Ты на ходу спишь.
Тряхнул головой, потер глаза, ссутулился весь. C тяжелым вздохом сполз с кровати и, раздеваясь на ходу, утопал мыться.
Я заказала обед в номер. Собрала одежду, позвонила на ресепшен и попросила ее забрать в стирку. Решила посмотреть фотографии, которые сделала в поездке. Хорошо, что Родриго оставил наши вещи в машине, все-таки потерять фотокамеру с объективом за несколько тысяч долларов — значит нажить себе серьезные проблемы на работе. Я порылась в рюкзаке Родьки, вытаскивая наши вещи и оставляя его, и наткнулась на тетрадь Билла. Некоторое время смотрела на нее, потом открыла. Знаю, что это неприлично, но ужасно хотелось узнать, что у него на душе, чем он живет, о чем думает, чем дышит. Листала ее с улыбкой. Наброски песен — все перечеркнутые, переписанные, дописанные и передописанные. Наброски мыслей… Вот в этот день ему было скучно, а вот в этот — лень, тут он злился, тут — переживал. А здесь сплошные цветочки и сердечки, мое имя написано несколько раз разными шрифтами: то с закорючками и листиками-цветочками, то строго и ровно, то вытянуто, то кругленько, словно он пробовал меня на вкус, подбирал имя… Рожицы, животные… Последняя запись — песня… Точнее набросок. Я с трудом разбирала торопливые каракули, недописанные слова, перечеркнутые предложения. Лучше бы мое любопытство осталось неудовлетворенным…
Жили мы в мечтах,
Все обратилось в прах.
Нам нельзя помочь,
Просто уходи
Прочь.
Прочь!
Нами решено
Было все давно,
Нам было хорошо,
Но уже ушло.
Прочь!
Прочь!
Прочь!
Будет лучше так тебе и мне,
Останемся во сне,
Останемся во вне,
И
Прочь!
Уходи и не гляди,
Оставь нас лучше позади,
И
Прочь!
Прочь,
Ты сильней меня.
Ты смелей, чем я.
И шепчу я в ночь —
Просто уходи
Прочь!
Прочь!
Я разбиваюсь о свет:
Тени падают на меня,
Я вижу их,
Все тени — на меня,
На меня.
Все тени на меня…
Жили мы в мечтах,
Все обратилось в прах,
Нам нельзя помочь
Просто — прочь!
Да, просто прочь!
Нам было хорошо,
Но все уже ушло —
Прочь!
Уходи и не гляди,
Оставь нас лучше позади
И
Прочь!
Мы живем в мечтах
Мир такой пустой
Прочь…
Еще раз перечитала текст. Потом еще раз и еще. Я читала его как заколдованная, читала и не могла остановиться. За каждой буквой видела смысл, ощущала, осязала каждую линию. Каждое слово врезалось в разум, словно пуля в тело, разрывая его, пронзая, вытягивая силы, эмоции, уничтожая радость и счастье, лишая жизни. Боль и безысходность, отчаянье и понимание, что ничего нельзя изменить. Но самое ужасное – я понимала, что решение уже принято и никак нельзя повлиять на него. Оно принято еще до поездки, когда Билл сбежал из номера… Теперь понятно, почему на обратном пути он молчал, понятно все то, что он говорил мне… В памяти всплывали наш разговор ночью и звонок Тома. Он говорил, что боится потерять группу, но ни разу не произнес, что боится потерять меня. Он говорил, что любит Тома и всех-всех, но ни разу не сказал, что любит меня. Даже там у столба… И кажется я в полубреду ему сказала, что люблю. И он ничего не ответил. И в Макдональдсе я сказала при Родриго, что люблю его. И он опять ничего не ответил. А как он меня осадил, когда я сказала, что мой мир — это его мир? Я чувствовала, как начали взлетать на воздух мои города. Сердце бешено колотится в ушах. В груди как будто все выморозили. Руки и ноги ледяные. Скулы сводит. Что делать, что делать, что делать? — стучится в голове. Вода затихла. Я вскочила и положила тетрадь на столик, что-то кинула на нее сверху, типа не читала. Только бы не разреветься. Нельзя показывать, насколько мне сейчас плохо и как я переживаю. Господи, горло как будто сдавили тисками, не то что говорить, дышать невозможно. Жуткий ком стоит где-то в основании языка. Челюсти сводит. Пальцы мелко дрожат, ладони потеют. Как же страшно. Как я буду жить без него? Что же делать?
Стук в дверь вывел меня из ступора. Нам накрыли на стол, я отдала вещи, попросила оставить на ресепшен рюкзак для мистера Гарсия-Пуговкина из номера 1011, сказала, что он задержался и приедет немного позже.
Билл выполз из душа посвежевший, похорошевший и явно в настроении лучше, чем был до этого. Вот только мое настроение опустилось ниже уровне Марианской впадины. Я взяла себя в руки, встряхнула и улыбнулась. Он-то не знает, что я читала его новую песню. И знать ему этого не надо.
Он обрадовался, заметив обед. Глаза заблестели. Облизнулся и смешно причмокнул.
— Какая ты все-таки молодец. А я что-то вырубился сразу же без сил и даже не подумал, что что-то можно заказать.
Билл торопливо ел, перескакивая с одного блюда на другое. У меня с аппетитом случились серьезные проблемы. Я ковырялась в супе, выуживая вареные лук и морковь, и развешивая их по краям тарелки. Вообще вкуса не чувствую, хлеб в горло не лезет…
— Что-то случилось? — участливо спросил парень.
— Все хорошо.
— Я же вижу. Не обманывай, — он взял меня за руку и заглянул в глаза. — Что с тобой?
— Би, ты можешь ответить на один мой вопрос? — голос звучит очень устало и потому тихо.
— Угу, — мычит в ответ, засовывая в рот кусок отбивной. Взгляд очень внимательный, словно он внутренним чутьем пытается понять, что не так.
— Ты скажешь мне правду? — тяну с приговором. Страшно. Безумно страшно. Сейчас моя жизнь поделится на «до» и «после». Вчера было всё. Завтра не будет ничего.
— Угу…
Надо взять себя в руки и спросить…
Билл, скажи, ты хочешь, чтобы я ушла?
Нет! Нельзя в лоб. Как-то мягче. Но не напрямую… Как?
Билл, как нам быть дальше?
Дура! Не так…
Билл, ты хочешь, чтобы мы расстались?
Да, именно так. Давай, говори.
Ну же!
Говори! Как решила. Билл, ты хочешь, чтобы мы расстались?
— Би, что тебе сказал Родриго прошлой ночью, когда ты был у него в номере?
Он недовольно перекривился и раздраженно засопел.
— Зачем тебе? — ворчливо.
Билл, ты хочешь, чтобы мы расстались! — вот что надо было говорить! Ну почему же я такая трусиха? Зачем рубить хвост частями, когда его можно тюкнуть одним ударом. Да, больно, зато один раз, а не по чуть-чуть.
— Это важно… Для меня… Пожалуйста… Ты обещал…
Еще никогда в жизни мне не было так тяжело произносить слова. Они обрели реальный вес. Они замораживали язык, холодили глаза, настойчиво заставляли слезы пролиться. Нет, нельзя! Я сильная. Выпила залпом стакан воды. Не буду рыдать. Вот вылакаю весь запас воды на материке, но рыдать не стану.
— Я половины не понимал, если честно. Он много чего говорил. Очень много. Рассказывал о тебе больше. На английском… — лениво отозвался Билл, между пережевываниями мяса.
— А Джейн разве тебе не переводила?
Билл смутился. Соврал:
— В общих чертах…
— Что он говорил?
— Он говорил, что вернет тебя, чего бы это ему не стоило. Что ты его женщина, и он просто так тебя не отдаст. Что я не первый у тебя и не последний. Что ты поиграешь со мной и выбросишь, как ненужную вещь. Он говорил, что я — твоя сиюминутная прихоть, и таких, как я, у тебя полно. Что только он сможет сделать тебя счастливой и выполнить любой каприз. Что ты зависима от секса, и я вряд ли смогу дать тебе то, что дает он, потому что кроме молодого возраста и играющих гормонов, мне похвастать нечем, а ты привыкла к хорошему крепкому члену и отменной технике. Он просил не стоять у него на пути, если я не хочу быть прилюдно растоптанным тобой же. Что-то типа того… Он много, что говорил.
Вот и всё.
Конец…
Небо упало на голову и раздавило…
Билл, ты хочешь, чтобы мы расстались?
Какой невыносимо колючий ком ползет по гортани, даже сглотнуть не могу. Уже не дышу. Сердце только колотится так, что слышно в соседнем квартале. Оно умирает. Замолкает… Больше нет ничего, что заставляло бы его биться…
Только не реви. Он не должен видеть твоих слез.
Глубокий вдох.
Выдох.
Вдох…
Билл, ты хочешь, чтобы мы расстались?
Нет! Не так!
Выдох…
Вдох.
Билл, знаешь, мне звонил шеф, я задержусь в Сиднее еще на пару дней, ты очень обидишься, если полетишь один?
Господи, как жить-то теперь?
— Ты… Там… Я вещи… Отдала… Стирать… Там… Блокнот… Я читала… Твоя песня… Она прекрасная… — Улыбнулась.
— Там еще есть над чем работать. — Билл намотал на вилку длинную макаронину и отправил в рот. — Тебе, правда, понравилось?
Кивнула, боясь, что если разомкну губы, выпущу жизнь из тела.
Всё, его больше нет. Больше не будет улыбок, не будет мягких губ и ласковых рук… Он на самом деле занимался прошлой ночью со мной любовью в последний раз. Вчера все было в последний раз.
Билл, знаешь, мне звонил шеф, я задержусь в Сиднее еще на пару дней, ты очень обидишься, если полетишь один?
Ну, готова?
У тебя все равно билет с открытой датой, днем раньше, днем позже — не принципиально. К тому же есть шанс увидеть Родриго. И убить его. За то, что разрушил мой мир…
Билл не поверит. Ни одному моему слову не поверит… Бесполезно что-то доказывать… Он очень гордый… Он не станет слушать… Надо просто изменить дату вылета… Лучше расстаться с ним здесь, в Австралии, чем прощаться там, в Европе. Как буду жить дальше? Чертов Родриго! Откуда он свалился на мою голову?
— Я изменила там последнюю строчку, — почти шепотом. — Мне кажется, что так твоя песня дает надежду человеку, которого ты просишь уйти.
Губы уже сводит от улыбки. Глаза сухие. Может быть блестят, но сухие. Я все равно улыбаюсь. Что потом? Потом уже не будет. Завтра больше нет. Было вчера. Еще есть немного сегодня. А завтра больше нет. Только на самолет его провожу… если он захочет…
Билл, мне звонили…
— А что ты там поменяла? Мне как раз конец очень нравится. Ты точно хорошо себя чувствуешь? Мне не нравится твоя бледность и твой голос. И глаза как-то блестят нездорово… Мари… Что с тобой?
— Все нормально. Устала немного… Я последнее «прочь» заменила на «стой».
Он промырчал концовку, чуть размахивая вилкой.
— Послушай! — И запел громче ужасным болезненным голосом, так, что все мое нутро вывернулось наизнанку, причиняя невыносимую боль: — «Мы живем в мечтах, Мир такой пустой, Стой…» Да, так действительно лучше. Как точку поставил. Классно получилось. Песню только надо доработать, а то все криво и косо. Бессвязно как-то. Пойдем в город. Я, помнишь, обещал Тому подарок — ту штуку на член? Ну и нам чего-нибудь купим. И можно я тебя попрошу? — и не дожидаясь ответа: — Давай поужинаем в Макдональдсе? Пожалуйста… Не хочу никаких ресторанов.
— Конечно… Как хочешь…
— Спасибо тебе. Знаю, что ты не любишь Макдональдс, но я только в Австралии пока могу туда ходить. А потом я исполню любое твое желание! Идет?
— Идет… — улыбаюсь…
Билл, мне звонили…
Стой…
***
Следующие три часа стали настоящим кошмаром для меня. Мы поехали на такси в торговый центр, и Билл увидел знакомые слова… Я сразу напряглась, вспомнив, что всякие там «Диоры», «Адидасы», «Дизели» стоят не очень прилично, а когда увидела ценники, так и вовсе поспешила отойти подальше от стоек. Билл же со знанием дела рылся в вещах, отмахиваясь от помощи продавцов. Я не стала интересоваться, сколько денег он спустил, чтобы не расстраиваться. Хотя считать чужие расходы — дурной тон, он сам заработал, сам и тратит, не мое это дело на что.
Потом мы осчастливили какой-то по уверениям Билла ужасно крутой магазин со всякими рокерскими прибамбасами. Оказывается, что те ошейники, которые он периодически носит, — это не из собачьего магазина, и даже не из кошачьего, и даже не из секс-шопа любителей садо-мазо, это из рокерских магазинов. Вот так, дожив до двадцати одного года я и не подозревала, что такие существуют. Билл придирчиво выбирал ошейники, мял тонкую кожу и морщился на застежку.
— Это чтобы шею не натереть, — пояснил он, застегивая очередной такой, когда заметил, как я давлюсь смехом.
— Обязательно купи намордник, — прыснула я. — А то львов без намордников в общественные места не пускают.
— Сейчас договоришься, я тебе такой же куплю. Голубенький. Под цвет твоей майки, — улыбнулся он.
Так в копилку упало пять новых ошейников, три жутких колье, прикольные висюльки, браслеты и кулоны, куча напульсников, три ремня с черепушками, крылышками и заклепками-стразиками, несколько кожаных перчаток и еще какая-то лабудень, назначения которой я не знала. А еще две пары остроносых ботинок из крокодиловой кожи (высокие и короткие), кроссовки, четыре пары джинсов, три толстовки, один спортивный костюм («вдруг в зал пойду»), несколько футболок, две кожаные куртки (одна из крокодила) и «кое-что по мелочи» еще на штуку баксов. И все было бы хорошо, если бы ему не пришла в голову замечательная идея одеть меня, «а то нечестно». И еще два часа мы с ним бодались, в чем я буду ходить — Билл себе набрал провокационных вещей, и меня в такие же решил впихнуть. Ага, сейчас! Бегу и падаю! Куда я буду ходить в футболке с жуткой страхолюдиной на груди?
— Билл, ты как хочешь, но я в этой порнографии ходить не буду! Да еще за 449 долларов! От меня же люди будут шарахаться на улице, как от прокаженной.
— Да, ну! Прикольно, — протянул он, разглядывая меня по пояс голую.
— Там есть другие прикольные вещи. И вообще, мне цена не нравится, — сморщилась я.
— Эта цена — не твоя забота. Могу я в приступе транжирства потратить на тебя немного денег?
— Прибил богатого дядюшку? — скривилась я.
— Нет, всего лишь заработал фактически кровью и потом. Поэтому имею право. И это, кстати, не обсуждается. Сейчас я что-нибудь другое принесу. Не одевайся, — и он весьма многозначительно мне подмигнул.
Я озадаченно уставилась в зеркало. И как это понимать? Билл ведет себя так, словно ничего не произошло. Он весел, расслаблен, много болтает, иногда чуть слышно начинает что-то насвистывать или напевать. Мы постоянно в контакте — он либо держит меня за руку, либо обнимает за талию, либо просто касается тела. А как же песня? Как же молчание все три часа, что мы добирались с ним до гостиницы? Как же всё то, что я заметила в поездке, услышала в разговорах? Песня…. Она больше всего меня беспокоит. По себе знаю, что если ты что-то выдумываешь, творишь, то в словах отражается твое нынешнее состояние. Он писал песню последние пару дней. И в ней столько боли, такое отчаянье, такая безысходность… Но я за ним сейчас внимательно наблюдаю, и мне не кажется, что Билл хочет от меня избавится. Или я не хочу этого видеть? Он отличный актер и может просто играть, не показывать виду. С другой стороны, что я хочу, у нас же впереди еще ночь и сутки полета до Европы, глупо сейчас говорить «Чао, бамбино, сорри!». Возможно, он хочет сделать это по факту прилета в Вену, откуда я отправлюсь в Москву, а он в Гамбург? Ничего не понимаю… С другой стороны, парень бы не стал тратить на меня кучу денег, если бы хотел отвязаться… Или он так откупается?
Занавеска в примерочную кабинку шелохнулась, и Билл предстал передо мной, шкодливо улыбаясь. Куча новых футболок и блузок полетела на скамеечку, его руки скользнули по моему голому телу, а губы впились в мои губы. Одна рука требовательно забралась под юбку, нагло прошлась по попе.
— Би, — только и смогла выдохнуть ему в рот, сжимаясь от возбуждения.
— Хочу тебя, — не отрываясь от целования моего лица, тихо заявил он.
— С ума сошел? — зашептала я. — А если нас застукают? Би, ты не можешь так рисковать.
— Я не могу… — бормотал он, стараясь расстегнуть лифчик. — Хочу… Хочу… — Сдернул лямки с плеч и опустил бюстгальтер на живот. Припал к груди.
— Ты с ума сошел, — шипела я, вяло сопротивляясь. — Би, не дай бог…
Он заткнул меня поцелуем. Руки против воли быстро расстегивали его джинсы. Одна рука царапала спину, вторая ласкала напряженный член через боксеры. Черт! Крышу сносит! Нельзя! Нельзя! Не смей трогать резинку трусов! Если рука дотронется до плоти, всё — прощай, разум, здравствуйте, неприятности! Аааа! — тихий стон — пальцы скользят по члену — аааа! Он сдавленно выдыхает мне в ухо.
— Билл, мне не нравится этот фасон! — говорю я громко и раздраженно. — Ну что за фигня! Я люблю с вырезом на груди, а тут все закрыто! И опять страшная рожа! — Стараюсь целовать его тихо, без причмокиваний. Но не могу. Просто с каким-то маньячным остервенением сжимаю член губами.
— А я говорю, что тебе идет! — вторит он. Запрокидывает голову и закусывает губу, чтобы не застонать. Руки в моих волосах. Пальцы сжимаются.
— Вам помочь? — раздается невдалеке по-немецки. Хорошо, что тут продавцы языкам обучены. Сейчас мне было бы затруднительно что-либо переводить.
— Ой, нет, — смеется Билл. — Я знаю, что ей надо. К тому же мы не все померили.
Я изо всех сил стараюсь, чтобы не было никаких двусмысленных звуков. Получается не всегда. Билл иногда вздрагивает, кусает запястье, а то, как он дышит, кажется, слышат все вокруг.
— Подожди, — шепчет он, отстраняя меня. Быстро вытирает губы, кидает мне первую попавшуюся майку и аккуратно застегивает джинсы, морщится, поправляя их.
Я недоуменно и обижено слежу за его действиями. Он рукой показывает, чтобы я немедленно натянула вещь. Приоткрывает шторку наполовину:
— Девушка, я там видел шикарное кожаное платье… эээ… сарафан… ну как туника в общем, короткое и вот с таким вырезом… Будьте добры, принесите, а. И юбку такую маленькую.
Стою в углу кабинки, прикрываясь дорогущей шмоткой.
— Вот это хочу! Это мне нравится! — капризно топаю ногой, заметив, что взгляд продавщицы направлен через плечо Билла на меня.
— И вот эта белая тоже красивая, — умоляюще произносит он. Уголки губ ползут вверх. Взгляд насилующий.
— Хочу другую, — хнычу я.
Самая длинная минута в моей жизни.
Наконец-то девушка протягивает ему вещи из тончайшей кожи.
Билл вздыхает, закатывает глаза и трагичным голосом произносит:
— На этих женщин никогда не угодишь. Вы согласны? — Поворачивается ко мне: — На, чудовище. Снимай это.
Тщательно задергивает шторку. Шаг вперед, и рука вновь проникает под трусики. Пальцы скользят по лобку, между губ…
— Какая же ты мокрая, — улыбается он. — Как же я тебя хочу…
— Ты сошел с ума… — таю от его ласк.
Он разворачивает меня спиной к себе. Чуть наклоняюсь, чтобы ему было удобно. Обалденное зрелище — вокруг зеркала и тысячи нас синхронно занимаются любовью.
Билл замер. Зубы впились в плечо так, что показалось, он хочет вырвать кусок мяса. Я зажала рот ладонью, чтобы не закричать от боли. Из глаз брызнули слезы. Возбуждение накрыло, словно волна на причале зеваку, — с ног до головы.
— Не-к-ри-чи, — услышала сквозь дикий шум в голове. Почувствовала, как руки поддерживают под живот, не позволяя бессильно сползти на пол. — Тссс, тихо… тихо… — Поцелуи касаются шеи. — Самая замечательная девочка на свете… О, черт! Я, кажется, прокусил тебе кожу… — Раны коснулся горячий язык. Больно и неприятно. Отдернула плечо. — Ну, прости… Я случайно…
Поворачиваюсь к нему. Беру лицо в ладони и, прямо глядя в глаза, произношу с мягкой улыбкой:
— Хочу, чтобы ты знал. Ты самый лучший человек в этом гребаном мире. Ты мой самый лучший мужчина. Ты лучшее, что было в моей жизни.
Билл напряженно прищуривается, открывает рот, чтобы что-то сказать, но голос за шторкой не позволяет:
— Размер подошел? Или принести другой?
— Нет-нет, — торопливо отвечает парень продавцу, не спуская с меня тревожного взгляда. — Все сидит просто замечательно. Мы берем. И эту майку со страшной рожей тоже. — И цедит нервно: — Только попробуй.
Что именно я должна была попробовать — так и осталось загадкой.
Мы брели по центру Сиднея. Билл крепко держал меня за руку и улыбался всю дорогу наисчастливейшей улыбкой. При этом он иногда резко отпускал кисть и начинал забавно скакать и крутится вокруг меня, напоминая котенка-подростка, трущегося об ноги. Казалось, протяни руку, и он обовьет ее и начнет смешно дергать задними лапками, немного царапая ладонь и слегка покусывая пальцы. Иногда он вскидывал руки вверх, задирал голову и кричал на всю улицу, пугая прохожих. Я смеялась. Повторяла за ним. Он задорно хохотал и лез целоваться. Мы то куда-то бежали, сломя голову, то кружились, то падали на газоны и смотрели на небо. Мы ели мороженое. Кормили им друг друга. Облизывали перепачканные носы. Мы много фотографировались. То я его, то он меня. Он учил меня вставать в его любимую позу, иратишна отклячивая бедро. Но вот если в его изгибах с эротикой все было нормально, то мои суставы отказывались изгибаться подобным образом. Не помогало ничего — ни мои длительные занятия восточными танцами, ни моя природная гибкость, я все равно выглядела, как разбитая старая галоша. Билл ржал, хватался за живот и всячески издевался. Вставал сзади, плотно прижавшись, проводил руками по бокам и требовал повторить движение за ним. Потом целовал в шею, кусал за мочку и шептал какую-нибудь милую непристойность.
Я раскинула руки в стороны и закрыла глаза. Ноги гудели, мышцы чуть заметно подергивались. Молодая трава приятно холодила спину и уставшие ступни. Закатное солнце щекотало ресницы. Билл легко коснулся губ. Потом еще раз и еще, собирая с них улыбку.
— Помнишь, мы с тобой в Москве говорили о свободе? Ты еще меня рабом контракта обозвала? — он положил голову мне на живот.
— Угу, — мурлыкнула я, перебирая его волосы.
— Я тогда обиделся на тебя страшно. Мне-то казалось, что после дня рождения все изменится, что даже солнце будет светить по-другому. Ты оказалась права. Я, конечно, бодаюсь с продюсерами, и сейчас у меня больше свобод, но это все равно не то, чего бы я хотел. А сейчас я понял… Свобода — это не когда ты послал продюсеров и пошел спать после концерта. Свобода — это вот так вот валяться на траве. Это есть мороженное. Кричать и танцевать, когда хочется. Это бродить по улицам. Это телефон, по которому никто не звонит, кроме семьи и друзей. Это свободное время. Сон сколько хочешь. Еда, какую хочешь. Это возможность послать всех и уйти ни перед кем не отчитываясь, а потом вернуться и знать, что все равно все будет хорошо, чтобы ты не выкинул. Сейчас с тобой я по-настоящему свободен. И я очень счастлив. Ты, наверное, единственный человек, с которым я
|
|
Категория: Новости |
Просмотров: 377 |
Добавил: rating
| Рейтинг: 0.0/0 |
| |
 | |  |
|
|
