Постановка Кирилла Серебренникова. Производство Театральной >компании Евгения Миронова. Москва, декабрь 2006 г.

Премьера вышла в преддверии Нового года, большинство цитируемых откликов — в январе. Предвосхищая недоумение читателей журнала, датированного прошлогодним декабрём, объясняем: по причинам, не зависящим от редакции, мы, к сожалению, нередко опаздываем с выходом очередного номера. На сей раз опоздали на месяц (декабрьский номер подписан к печати 17.01.07). Что и позволило отметить появление «Figarо» с такой — cлегка абсурдной — реактивностью. Не в реактивности, впрочем, доблесть аналитического издания. А в прозорливости. Да и куда нам, с прозорливостью нашей, спешить, в самом деле?! Из нашего вчера — в не наше завтра?! Но тут особый случай. Режиссёр Серебренников — это не секрет — антигерой журнала «Театр». Ничего, как говорится, личного. Но апологетику в его адрес, которая до последнего времени преобладала в московской критической среде, мы никогда не разделяли и неоднократно аргументировали своё неприятие игры на понижение, которую он ведёт при активном участии тех, кто творит из него кумира, властителя дум. Теперь мы предпочли ничего не говорить от себя, ограничиться рубрикой «Без комментариев». Можно было бы и вовсе умолчать о «Figaro», поскольку ничего нового мы здесь не обнаружили: та же игра, та же отмычка. А впрочем, кое-что новое наблюдается, и это как раз имеет смысл зафиксировать: отношение прессы к феномену Серебренникова (за редким исключением) изменилось.

Алла Шендерова. «Коммерсант»
Сервильный цирюльник

Миронов и компания репетировали в ДК ФСБ на Лубянке. Вероятно, именно этот ДК с его монументальной советской роскошью повлиял на художника Николая Симонова, обшившего сцену тёмным деревом. Тесная белая комнатка, выделенная графом для Фигаро и его невесты, похожа на застенок. Доисторический телефонный аппарат, торшер и кресло 70-х, холодный свет люминесцентных ламп — покои графа Альмавивы напоминают кабинет партактива всё в том же ДК КГБ. […] Фантазия господина Серебренникова, как всегда, цветёт пышным цветом, но такое впечатление, что режиссёр то и дело устаёт от им же самим заданных правил, бросает игру и увлекается новой. Трудно объяснить, почему персонажи его спектакля — наши с вами современники — помещены в интерьеры 70-х. Почему декадентка-графиня (Елена Морозова), разговаривая с Сюзанной (Юлия Пересильд), произносит монолог Мадам из «Служанок» Жана Жене, цитирует Ахматову и Пастернака, а после вместе с другими персонажами превращается в солистку ВИА, распевающего песни Сержа Генсбура […] Но когда в финале Евгений Миронов произносит горький монолог о невозможности перехитрить судьбу и выбраться со дна наверх, вдруг становится досадно, что ему не довелось сыграть Фигаро в каком-нибудь более традиционном спектакле — с роскошными декорациями, галантными манерами и с классическим переводом вместо нынешней скороговорки.

Дина Годер «Газета.ru»
Бомарше упал-отжался

Вместо классического перевода Николая Любимова театр взял более современный — Марии Зониной. Но поверх него Серебренников написал свою «сценическую версию», которая состояла в некотором дописывании сцен, а также в плебейском снижении языка и насыщении его приметами сегодняшнего, да и вчерашнего дня. Пубертатный Керубино, нарезая салат, изъясняется примерно так: «Типа сидим мы, такие, с Фаншеттой, а тут, блин, граф…». Марселина, выиграв дело, славит «самый справедливый и гуманный суд в мире». Если сравнить с первоисточником, видно, что текст никаких принципиальных изменений не претерпел, он сохранил свою структуру и все основные сюжеты. Но огромное количество мусора превращает его в бесконечную болтливую отсебятину. Количество тем, которые таким образом оказались актуализированы в «Фигаро», не поддаётся перечислению. Тут и деспотичная власть, и продажная пресса, и цензура, и феминистская карта, и раздоры с мусульманами, и продажное правосудие.Почти с каждой промелькнувшей темой сюжет выбрасывает очередной протуберанец. Когда граф требует отправить Керубино в армию, Фигаро разыгрывает с мальчишкой целую сцену в духе «упал-отжался», где есть и про «учебку», и про «горячие точки», и про «есть такая работа — Родину защищать», а заканчивается она выдачей кирзовых сапог со словами: «Прощай, брателло» и воплем Керубино: «Я не хочу в армию!». Отношения с критикой тут тоже выясняют: подойдя к краю авансцены и под хохот зала недвусмысленно обращаясь в первые ряды, Миронов говорит: «Спектакль идёт в первый раз, но критикам же не объяснишь, что ещё сыро…».

Сыро — это правда. Спектакль как будто не может понять, кем он, собственно, хочет быть. Праздничным весельем в духе «откупори шампанского бутылку»? Каскадом шуток и гэгов? Реализацией слогана «четыре свадьбы в один день»?Единственное, что, вероятно, со временем «дойдёт», — это актёры.

Григорий Заславский «Независимая газета»
Перечти «Женитьбу фигаро»

[…] Евгений Миронов—Фигаро устами своего героя, хотя и недвусмысленно обращая эту реплику в зал, замечает, что, мол, пока ещё всё сыро, но спустя время будет лучше, много лучше… В приложении к данному спектаклю […] это утверждение вызывает большие сомнения: с чего бы ему стать лучше? Мышцы, как известно, растут на кости, а по словам героя одной шекспировской пьесы, из ничего и выйдет ничего. Выдающиеся, замечательные, профессиональные, начинающие и — судя по данному представлению — никакие актёры стараются каждый в меру своих сил. Но на философскую комедию Бомарше их стараний недостаёт. Так, средней руки капустник. С претензиями. Претензии удручают.

В газетном интервью накануне премьеры режиссёр спектакля Кирилл Серебренников рассказал, как пришла им с Мироновым в голову мысль поставить «Женитьбу Фигаро». И назвал два аргумента в пользу этого доброго дела: первое — это текст, который он называет прекрасным и важным для русского театра, второе — счастливая возможность сделать независимый проект, в который режиссёр волен приглашать самых желанных артистов, а не обслуживать интересы труппы. Именно так и сказал Серебренников, вероятно, вконец измученный обслуживанием интересов трупп МХТ имени Чехова и Современника.

Вообще и интервью, и события последних недель мешают отнестись к случившемуся […] как к обыкновенной творческой неудаче. Против воли начинаешь с ужасом думать: неужели теперь на сцене Театра Наций, подаренного, как Крым Украине, Евгению Миронову, будет торжествовать подобная вампука? А что, если Серебренников станет там главным, когда у Миронова появится много других забот? И каждый новый спектакль будет сопровождаться громогласными заявлениями, манифестами, а результат… Боже сохрани!..

В «Figaro…» — ровно девять актёров. И ни одной сделанной роли. Вот и вся независимость. В театре, даже таком репертуарном, как МХТ имени Чехова, всё равно есть что-то вроде ОТК. В Современнике, известно, премьеру «Антония & Клеопатры» и вовсе отложили с весны на осень. Какие-то чудом сохранившиеся механизмы крутятся и мешают полработы или даже беглые наброски выдать за готовый продукт. Независимые проекты такого контроля начисто лишены, потому-то так презрительно в среде профессионалов относятся сегодня в России к антрепризе. Можно всё, а ответственности никакой. Публике нравится.

«Figaro…» публике нравится, но отчасти: в антракте гардеробщицам пришлось поработать — желающих покинуть «праздник жизни» оказалось немало.

Елена Ямпольская. «Известия»
Коктейль «Фигаро»

Желательная аудитория спектакля — от 16 и старше. В перелицованном тексте много того, что принято обозначать словом «vulgar». Лексикон хрестоматийных героев обогатился понятиями «стерва», «сучка», «подстилка», «клёво», «хана»… Сюзанна провозглашает главный постулат мирового феминизма: «Права не получают, раздвигая ноги». Граф клеймит супругу проституткой и обещает оторвать малолетнему Керубино яйца (пардон, но из инсценировки слова не выкинешь). Наконец, поменялось краеугольное выражение английского языка, знакомством с которым так гордится «полиглот» Фигаро. На смену Got damn’t пришло Fack you…

Марина Давыдова. «Известия»
Постой, застой!

Умение делать эффектные театральные шоу — само по себе довольно редкое явление. Но главная особенность Серебренникова, конечно же, не в этом, а в том, что он внятно и последовательно совмещает это своё умение с острой социальностью. Во всей красе она была явлена в «Лесе», потом в куда меньшей красе в «Антонии и Клеопатре», теперь в «Фигаро». Надо учесть, что русский театр вообще редко позволяет себе прямые социальные высказывания. А если и позволяет, то они, как правило, помещаются в тесном пространстве новой драмы — в Театре doc, в Практике. Но спектакли этих театров лишены зрелищности и эффектов уже в силу своего местопребывания — на их крохотных площадках и развернуться-то негде. Серебренникову нужен простор. Он умеет (а это тоже явление ныне нечастое) работать на большой сцене со звёздами, умеет превращать свои театральные сочинения в события светской жизни. […]

Эта режиссёрская манера, актуальная по декларациям, но коммерческая по форме, ориентированная на западный артхауз, но укоренённая в русской бенефисной игре, кажется исключительным порождением нашего растерявшего идеалы времени. У неё, однако, есть аналог в русско-советском театре. И аналог этот — спектакли Марка Захарова. […] Ведь Захаров тоже из числа шоумейкеров. […] Он тоже всегда делал ставку на сценический эффект и даже на некоторую эстрадность […] Он тоже всегда работал со звёздами и давал им возможность в меру позвездить на сцене. […] Он, наконец, едва ли не единственный в русском театре попытался соединить принципы бьющей в глаза, почти бродвейской театральности […] со злободневностью. […] Но в «Фигаро», помимо совмещения буржуазного развлечения с социальным обличением, вдруг обнаружилась ещё одна вещь, роднящая его (Серебренникова — Примеч. ред.) спектакль с творениями Захарова. Тут явственно зазвучала центральная для него тема одинокого героя. Идеалиста в мире лицемерных обывателей, романтика в мире прагматиков. […] Герой Миронова, начисто лишённый обворожительной лёгкости другого Миронова (Андрея), противостоит в этом спектакле миру циничных долдонов. […] Этот ершистый и задумчивый Фигаро куда больше похож на грибоедовского Чацкого, чем на прыткого и никогда не унывающего слугу Бомарше. Ему в уста вложен монолог, бичующий все социальные язвы, какие можно зафиксировать в современном мире. […] И можно твёрдо сказать, что появление в коммерческом по форме спектакле главной захаровской темы застойного времени есть едва ли не первое, но яркое свидетельство царящего за стенами театра сытого застоя. Реакция на него и его порождение.

Ольга Егошина. «Новые Известия»
Бомарше под майонезом

У всех на памяти прелестный спектакль Театра сатиры (или его телеверсия) с Андреем Мироновым в главной роли. Про эту постановку Валентина Плучека лучше забыть сразу. Слишком обидно сравнение века нынешнего и минувшего, особенно в свете поговорки: каждое время заслуживает своих режиссёров.

Господи, мы, конечно, нагрешили, но как наказаны! Постановка […] входит в ряд ставших привычными на столичных сценах разудалых «антрепризных залепух». […] Лекала антрепризного спектакля давно отработаны. Солянка из известных актёров, откровенно жмущих на свои штампы, балаганный юмор, парад отсебятин, микрофонный вокал, набор смеховых трюков, главный из которых — раздевание с демонстрацией нижнего белья. Всё это в «Фигаро» есть в избытке. Но при этом, похоже, постановщик периодически вспоминает, что выдаёт на-гора не просто «коммерческий продукт», но ещё и манифест нового направления в столичном театральном деле. И тогда в каскад нехитрых радостей вдруг вмешивается кто-то вроде бессмертного товарища Огурцова: «Сурьёзнее надо быть, товарищи!». Персонажи, только что валявшие дурака и отпускавшие подзаборные шутки, выходят на авансцену и, глядя в зрительный зал, разражаются сентенциями и монологами (коротенько так, минут на пятнадцать) о тяжёлой участи женщин, о доле военных, о том, как трудно выбиться в люди простому человеку. Отправляя Керубино (Александр Новин) в армию, Фигаро поминает и «горячие точки», и дедовщину, и слоган: «Есть такая работа — Родину защищать!». В этом духе помянуты почти все «горячие темы» дня сегодняшнего (кстати, автору вставок надо бы как-то обозначить своё присутствие в афише, чтобы Бомарше лишних лавров не приписывали). Разноречивость устремлений не только сильно отяжеляет ход спектакля, на удивление вязкого, топчущегося (хотя к достоинствам Серебренникова обычно относят чувство ритма и театральный драйв), но и дезориентирует актёров. Всё-таки либо снять штаны, либо давать «гражданский пафос». То и другое в одном флаконе смешивается с натугой.

В результате более удачными оказываются роли графа (Виталий Хаев) и графини (Елена Морозова), от пафосных выступлений полностью свободные. А наиболее страдает роль Фигаро, которого играет Евгений Миронов. Этот Фигаро не только растерял свои победоносные весёлость, кураж и остроумие, но позабыл даже о любви к невесте. В результате остаётся непонятным, зачем ему-то вся эта суматоха и кутерьма, прыжки и ужимки? Кой чёрт понёс его на эту галеру? В растянувшемся на 50 минут антракте премьерная публика уходила пачками.

Любовь Лебедина. «Труд»
«Фигаро» здесь нет

Самодеятельные актёры играют зачастую лучше. По крайней мере их искренность и самоотдача вызывают уважение, а тут кроме бессмысленных кривляний, заезженных штампов ничего больше нет.ввести

[…] Зачем Серебренников подставил своих актёров, не проработав с ними элементарных вещей: как им надо реагировать на происходящее, что делать на сцене? Ведь даже такие опытные артисты, как Лия Ахеджакова и Авангард Леонтьев, пользующийся одной краской в роли тупого доктора, — и те не знали, как им вписаться в эти постмодернистские эксперименты. Когда же Ахеджакова стала читать надрывный монолог о горькой участи эмансипированных женщин, специально для неё написанный режиссёром, то мне стало откровенно жалко актрису. Настолько текст был банален и неостроумен — прямо как в телевизионном «Аншлаге».

Поэтому, как бы поклонники скандального Кирилла Серебренникова ни пиарили спектакль, после первого акта многие зрители уходили. И даже обаяние Евгения Миронова не могло заставить их досмотреть четырёхчасовое действо до конца. Пришёл на спектакль и самый главный виртуоз Москвы, дирижёр Владимир Спиваков. Глядя на то, как он нервно курил в вестибюле, я подумала: интересно, что было бы с его оркестром, если бы музыканты недостаточно хорошо изучили свои партии? А ведь любой спектакль — тот же оркестр. И когда за режиссёрским пультом стоит человек, которому изменяет слух, то в итоге получается хаос…

Марина Райкина «Московский комсомолец»
Фигаро ни здесь, ни там

«Фигаро» […] сопровождала тусовка из известных и модных лиц. […] Сёстры Михалковы с детьми, Чулпан Хаматова, Парфёнов, актёры, режиссёры, продюсеры. Спиваков с семейством и корзиной весенних цветов. Запыхавшись, примкнул к театралам низкопробный гламур в лице Ксюши Собчак. Модный проект вызвал явно живой интерес.

Итак, смотрим «Фигаро», Что видим? Немножко дежавю в декорации, оказавшейся два в одном: павильон, как из мхатовского «Леса» и моссоветовского «Милого друга», где кровать — как место действия. Но не эротического и не сексуального свойства. Хотя и ситуация в пьесе Бомарше (суета вокруг права первой ночи графа с вассалкой), и современная лексика в переводе Маши Зониной, явно отредактированном чьей-то неумелой рукой, к этому располагает. Но даже при таком наборе комедия ХVIII века остаётся антиэротичной. Даже в тех местах, где «сплетенье рук, сплетенье ног…». Даже у такого откровенного, брутального натурала, как Виталий Хаев в роли графа.

Впрочем, комедия ли это, побуждающая «откупорить шампанского бутылку» при перечтении? «Фигаро» странным образом удивляет по всем статьям. Современная лексика не идёт Бомарше, оставляя ощущение словесной шелухи: говорят много, но неизвестно ради чего употребляют сленг или ну оч. разговорное вроде «Ну и чё…».

Глеб Ситковский. «Газета»
Полукислый Бомарше

Сама по себе актуализация классического наследия — штука хорошая, но трудная. То есть проредить реплики Бомарше словами «блин» и «типа» — дело, конечно, плёвое, но зритель должен ясно понимать, зачем это сделано. Серебренников же вместо того, чтоб, смахнув паутину, прояснить смыслы старой пьесы, наоборот, затуманивает их. Здесь, как в плохом телевизионном ток-шоу, перемешаны все так называемые актуальные темы сегодняшней действительности. […] Замах на рубль, удар на копейку.

Алёна Карась. «Российская газета»
Драма уставшего цирюльника

Собственно, весь спектакль Кирилла Серебренникова сочинён, кажется, ровно затем, чтобы доказать, что Пушкин был не прав и незачем перечитывать «Женитьбу Фигаро», чтобы развеять чёрные мысли. […]

В начале спектакля Фигаро—Миронов предсказывает всему действию провал и оказывается прав. Здесь по сцене шляется декадентствующая Графиня, нараспев читая раннюю Ахматову, Фигаро вместо изысканных блюд закупает горошек и колбасу для советского салата «оливье», Граф (Виталий Хаев) больше похож на недавно сыгранного им мента, а Марселина играет воинствующую феминистку. Нынешний зрительный зал готов принять всё, что угодно, и потому, конечно, смеётся — больше по привычке, чем реагируя на саму театральную игру. Театральная же игра пока течёт, мягко говоря, вяло.

Прежде всего вялым, аморфным, лишённым харизмы предстаёт сам Фигаро—Миронов. Он входит в холодное, офисное пространство спектакля в элегантном офисном костюме с цитатой из Бомарше подмышкой, которую он повторяет на все лады и каждый раз — со всё более нарастающим чувством: «Кто такой этот я, о котором я так пекусь? Всего лишь бесформенное сочетание неведомых мне частей». Он транслирует в зал образ уставшего, разочарованного и утратившего всякий смысл существования клерка, главная забота которого состоит лишь в том, чтобы угнаться за суетливой реальностью, то и дело подбрасывающей ему всякие неожиданности. Ни о чём больше Фигаро Миронова не печётся, уж конечно, ни о какой Сюзон, которую дебютантка Юлия Пересильд играет резвой и живой хохотушкой, готовой на мелкие и крупные интрижки для поддержания своего кошелька.

И уж конечно, никакую комедию Серебренников ставить не собирался, несмотря на некоторые попытки комических реприз, которые искушённому зрителю вряд ли покажутся смешными. Скорее всего он хотел сочинить мрачноватую, полную горьких раздумий, довольно тяжёлую драму об опустошённом поколении. Время от времени в зал бросаются актуальные монологи, напоминающие времена обличительной Таганки. […] Но всё это только слова, слова, слова, пусть и переписанные под новый век, но давно утратившие своё содержание. Обилие современных аллюзий в какой-то мере проявляет замысел, но не воплощается в плоти драматического действия, в его воле.

Главное ощущение от спектакля и его героя — в них могло бы быть всё, но нет ничего. Страшная пустота разъедает их обоих — пустота бессмысленности и невозможности установить какие бы то ни было связи с людьми и миром. Действие — сердце театрального представления — связано с глаголом, то есть с волей, намерением, целью. Но именно оно никак и никому здесь не даётся, а слова — даже самые актуальные — улетают в пространство.

Наталия Каминская. «Культура»
Один, совсем один!

Гора надежд и упований родила антрепризную мышь весьма крупного размера. […] …современное звучание — вещь весьма коварная. Бывает, на артисте камзол с париком и говорит он шестистопным ямбом, но разит прямо в яблочко. А бывает, голова обрита, пиджак сегодняшнего фасона, штиблеты и всё такое, а суть происходящего какая-то среднестатистическая, ни то ни сё. […] По существу «Фигаро» К. Серебренникова и есть капустник, только очень-очень длинный, недёшево изготовленный и использующий солидную дозу того, что всё-таки сочинил лично француз Бомарше. А самое грустное заключается в том, что все ходы и акценты в «Фигаро» приблизительны. Перед нами — приблизительно то, что давно уже делается в европейском театре, но без выверенной точности замысла и строгого отбора средств, наблюдаемого в его лучших образцах.

Анна Гордеева. «Время новостей»
Оливье завалит рукколу?

[…] Проблема не в том, что режиссёр плохо сделал свою работу. Проблема в том, что он вообще хотел сделать.

Серебренников так часто утаскивает героев своих постановок в советские, позднесоветские, квазисоветские времена, что начинает казаться, что в этой его манере есть нечто нервное, нездоровое и неправильное. Что да — вот эти вновь появляющиеся фрагменты чешских гарнитуров, составляемые столы провинциальных свадеб […] эти танцы, возможные только под полупьяный ВИА, он всё это хорошо знает, он смеётся над этим, конечно же, но и боится. Заговаривает этот страх. Боится, что всё вернётся. Оливье завалит рукколу — не продохнёшь. Потому «Фигаро» со всеми его хохмами и кажется таким душным. […] В центре этих хохм — один из самых мрачных Фигаро в истории театра. Евгений Миронов. В нём-то, в самом чутком актёре страны, этот серебренниковский страх детонирует со страшной силой.

Он улыбается, но в глазах ни тени улыбки. В тексте — секунда доверчивого счастья, на лице — лишь крошечное расслабление. Фантастическая, неимоверная усталость этого Фигаро — транслируемая усталость семидесятых и ранних восьмидесятых, ныне часто вспоминаемых добром во всяких песнях о главном. […] Вот это и играет Миронов. Человека на краю бессмысленной эпохи. Дрожание последней надежды. В […] знаменитом монологе акцент делается не на этапах карьеры, что обречены вызывать хохот в зрительном зале (из ветеринаров в литераторы и далее в цирюльники), но на мучительном вопросе «кто я?», который задаёт себе герой. Его трясёт от напряжения, глаза слепо смотрят в зал – и разгадка интриги, облегчение от того, что на самом деле Сюзанна ему верна, отзывается физическим обвалом: он чуть не падает, когда «отпускает» все мышцы, на секунду обвисает на собственном позвоночнике, как костюм на вешалке. И в праздничном финале он так невозможно лёгок и так настойчиво забавен, что эта весёлость выглядит посттравматической реакцией, а не элементарным человеческим счастьем.

[…] Но режущие слух благоглупости. […] Но, простите, фальшивое пение. […] А главное… зачем, чтобы поговорить о собственных страхах, брать одну из самых бесстрашных пьес мирового репертуара?

Елена Ковальская. «Афиша»
Четыре свадьбы и одни похороны

…кто знает, во что оформится этот Фигаро время спустя. Может, он в конце концов самоопределится. Может, за ним интересно станет следить, и там, где он сейчас только рыпается, завтра он начнёт вдохновенно выкручиваться. Может, Миронов попросту устал. Лёгкое ли дело — продюсировать спектакль и самому в нём играть. Заказывать музыку и самому брать в руки микрофон. К слову, часть обязанностей стоило бы Миронову с себя сложить — например, обязанность петь за Генсбура, тем более так натужно. Ну право же, что хорошо на собственной свадьбе, не обязательно в «Женитьбе Фигаро».

Елена Груева. «Время новостей»
Цена и ценности

Совсем не про любовь и, в общем, не про жизнь самая громкая премьера декабря. […] Она — продюсерский дебют Евгения Миронова. Для неё он создал театральную компанию своего имени, выбрал режиссёром Кирилла Серебренникова, собрал хороших актёров: Елену Морозову и Лию Ахеджакову, Авангарда Леонтьева и Виталия Хаева и брался отвечать за всё в собственном проекте: от замысла до пуговиц на костюмах. Может быть, именно поэтому Фигаро здесь — вылитый продюсер. […] Мироновский Фигаро ничем другим не занят, кроме продюсирования самого себя. Он сам себя продвигает на рынке: рекламирует, находит финансирование, сходится с нужными людьми, договаривается с «крышей», отмазывает от кредиторов, подставляет конкурентов, выпутывается из скользких положений, а главное, постоянно просчитывает ходы на будущее. До любви ли ему?! Не важно, что Бомарше писал свою комедию именно о любви и человеческом достоинстве. Спектакль поставлен ради одного монолога: «И вообще, кто такой этот я, о котором я так пекусь?», в котором Миронов рассказывает о том, как трудно пробиваться наверх, теряя по дороге всё человеческое, и о том, как он презирает всех тех, кому сливки жизни достались по наследству. Недаром этот монолог звучит со сцены аж два раза. Не надо сравнивать Фигаро Евгения Миронова с Фигаро Андрея Миронова — они разные люди. Не надо задаваться вопросом почему этот прагматик так упёрто добивается свадьбы со служанкой вместо того, чтобы погреть опустевшую постель хозяйки-графини? Для него ушлая Сюзанна (не без драйва сыгранная дебютанткой этого сезона Юлией Пересильд) — куда более подходящий партнёр по осуществлению бизнес-планов, чем тоскующая Розина. Граф с графиней для него лишь ступени в карьере, на которых он не собирается останавливаться. Миронов холодно и энергично играет своего героя, используя уже отработанные в прежних ролях приёмы. И спектакль получился холодный, даже злой. В нём много гневных речей, много смешных трюков, на выдумку которых так горазд режиссёр Серебренников, много профессионализма, много штампов. Вот только без чувств обошлись. Лишь презираемые всеми граф с графиней очень по-человечески сыграны Виталием Хаевым и Еленой Морозовой. Они — единственные — вызывают сочувствие публики, пока плебс над ними куражится.

«Театр», 2006, №4